Предреволюционные годы в России можно по праву считать пиком Серебряного века. Новаторский стиль, смелые эксперименты со словом и поиск новых смыслов способствовал появлению целого ряда поэтических групп и сообществ. Именно из их рядов вышли те, без чьих имён мы уже не представляем русскую литературу – Александр Блок, Анна Ахматова, Игорь Северянин. Наряду с этими, наиболее популярными и читаемыми литераторами, громко заявляли о себе будущий Нобелевский лауреат Борис Пастернак, чувственная Марина Цветаева, эксцентричный Владимир Маяковский и пока ещё малоизвестный Сергей Есенин.

Начавшаяся в 1914 году война с самого начала воспринималась в поэтическом цеху как катаклизм («глад, мор и затмение светил», как писала Ахматова). Воевать за царя и отечество ушло всего два заметных поэта – Николай Гумилёв и Бенедикт Лившиц. Когда на фоне громадных потерь на войну призвали Блока, Гумилёв выразился, что это всё равно, что «жарить соловьёв». Свою роль люди искусства видели прежде всего в духовной и моральной поддержке нации в тяжёлую годину. По выражению Игоря Северянина.

Союзник царизма для нас не союзник,

Как недруг царизма – не враг.

Свободный художник зачахнет, как узник,

Попав в политический мрак.

Вместе с тем, чем дальше, тем сильнее проглядывала в стихах усталость от происходящего. Как писал в то время Георгий Адамович,

Устали мы. И я хочу покоя,

Как Лермонтов, — чтоб небо голубое

Тянулось надо мной, и дрозд бы пел,

Зелёный дуб склонялся и шумел.

Блок выражался более категорично:

Идут века, шумит война,

Встаёт мятеж, горят деревни,

А ты всё та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней. —

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

Трудно сказать, ожидали ли в поэтическом цехе быстрого прихода революции. Тем не менее, литераторы одними из первых откликнулись на её события. Их строки передавала из уст в уста вся читающая Россия, причём реакция порой была диаметрально противоположная. Так, властитель дум Игорь Северянин на своих «поэзоконцертах» воспевал победу Февраля. Среди его стихов того времени есть такие:

Свобода! Свобода! Свобода!

Свобода везде и во всем!

Свобода на благо народа!

Да радуемся! да живем!

<…>

Столетья царями теснимы,

Прозрели в предвешние дни:

Во имя России любимой

Царь свергнут – и вот мы одни!

Труд, равенство, мир и свобода,

И песня, и кисть со стихом –

Отныне для счастья народа!

Да радуемся! да живем!

Ему вторил Константин Бальмонт:

Да здравствует Россия, свободная страна!
Свободная стихия великой суждена!
Могучая держава, безбрежный океан!
Борцам за волю слава, развеявшим туман!

В стихах Марины Цветаевой, напротив, ощущалось горькое разочарование тем, насколько легко Николай II отступился от своего статуса:

Пал без славы

Орел двуглавый.

— Царь! — Вы были неправы.

Помянет потомство

Еще не раз –

Византийское вероломство

Ваших ясных глаз.

Ваши судьи –

Гроза и вал!

Царь! Не люди –

Вас Бог взыскал.

Максимилиан Волошин, один из самых харизматичных поэтов своего времени, уже в конце 1917 года крайне негативно оценил произошедшие революционные перемены:

С Россией кончено… На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях,

Распродали на улицах: не надо ль

Кому земли, республик, да свобод,

Гражданских прав? И родину народ

Сам выволок на гноище, как падаль.

Определённая надежда на лучшее связывалась с фигурой Александра Керенского. Поэт Леонид Каннегисер (впоследствии получит известность как убийца главы Петроградской ЧК Моисея Урицкого) писал летом 1917:

Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.

Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.

Марина Цветаева по-прежнему скептически воспринимала главу Временного правительства:

Повеяло Бонапартом

В моей стране.

Кому-то гремят раскаты:

— Гряди, жених!

Летит молодой диктатор,

Как жаркий вихрь.

Вместе с тем, в стихах уже начинала проявляться тревога перед неизвестным. Лирической тоской по прошлому были пронизаны ахматовские строки:

Не ласки жду я, не любовной лести

В предчувствии неотвратимой тьмы,

Но приходи взглянуть на рай, где вместе

Блаженны и невинны были мы.

Исполненный пессимизмом, отозвался Георгий Адамович:

Ничто, мой друг, ничто вас не спасёт

От тёмных и тяжёлых невских вод.

И только задумчивый Владислав Ходасевич считал, что всё идёт своим чередом. Произошедшие события он наделял глубоким религиозным смыслом:

Проходит сеятель по ровным бороздам.

Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно,

Но в землю чёрную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход,

Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.

Так и душа моя идёт путём зерна:

Сойдя во мрак, умрёт — и оживёт она.

И ты, моя страна, и ты, её народ,

Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год…

Революция, мнения о которой так ярко преломились в творчестве ведущих поэтов того времени, определила судьбу их авторов. Уже в эмиграции Георгий Иванов написал, что

Все, кто блистал в тринадцатом году –

Лишь призраки на петербургском льду.

Читатели также не остались в стороне. Теперь им предстояло высказать своё отношение к революции не в литературных дискуссиях, а в начинавшейся Гражданской войне.

Автор статьи:

Игорь Баринов